Интернет-магазин издательства "Мир Урании"

В стране свобод (Приключения князя Воронецкого)
Шульгин В.В.

Мир Урании, 304 с., тв.пер.

200 руб.

Глава VII

В ЛУЦК (фрагмент)

…

Вечерело. Януш и Ивашко подъезжали к Луцку. Сделав добрых пять миль в течение пяти часов, кони стали сдавать. Коська уже не танцевал под седлом, а внимательно и серьезно выбирал дорогу. Януш все чаще давал коню пройтись шагом. И сам он устал, но это ему было приятно. Телесная усталость как-то успокаивала все то, что за последние дни замутилось в его душе. Ивашке же было все равно: Януш не помнил, чтобы когда-нибудь видел в нем признаки утомления.

На закате небо еще светило желто-зеленым отблеском, но на востоке синева потускнела. Темнота надвигалась оттуда. Она постепенно заволакивала черную ленту грязной дороги, уже не выделявшуюся так резко среди полей.

Два ярких огонька, как две свечи, вдруг загорелись справа от гостинца. Это не могли быть огоньки какого-нибудь жилища. Окна не горели бы так ярко. Это не могло быть и начало пожара. Пожар стал бы разгораться. А эти огоньки горели яркими звездочками, ровным светом. Януш остановил Коську. Ему хотелось понять, что это такое.

- С каганцами едут, - сказал Ивашко.

Ивашко был прав. Через мгновенье стало ясно, что огоньки движутся. Видно было, как они то сходятся, то расходятся, то оба вместе подаются вправо и влево. Несомненно, кто-то ехал проселком с двумя факелами. Януш загляделся на эти огни. До них еще было далеко: хотя в воздухе тихо, но стука повозки не слышно. Эти огоньки, беззвучно блуждавшие по потемневшему, ставшему темно-коричневым полю, казались Янушу некими загадочными существами, преследующими какие-то таинственные цели. Он с интересом следил за их повадками. Вот они почти слились вместе и мерцая быстро движутся как бы вдоль гостинца. Вот снова отделились друг от друга. И остановились, как два глаза, будто увидели кого-то. Нет, не остановились. Но теперь они движутся прямо на Януша, и потому так кажется, что они стали. По дрожанию огней все-таки видно, что не стали - едут. Это они дрожат от тряски. Их везут верховые. А сходятся и расходятся они потому, что лошади выбирают себе дорогу получше.

Янушу захотелось подождать, пока огоньки подъедут. Ему любопытно стало узнать, кто там едет среди ночи. Они с Ивашкой стояли как раз на перекрестке, где проселок выходил на гостинец. По всему видно было, что огоньки движутся по этому именно проселку, и тут их надо дожидаться.

- Слушай, Ивашко, подождем их!

- Подождем, ваша милость. Со светом веселей будет ехать...

Они стали ждать. Огни приближались быстро. Должно быть, тот, кто ехал, не любил медлить. Ночь уже надвинулась совсем. Огоньки становились все ярче. Приближаясь, она краснели, багровели. Скоро стало видно, как колышется пламя. Большие языки змеились над каганцами. Наконец, огонь отразился в луже у ног Коськи. Красный отблеск лизнул серебро на сабле Януша. В то же мгновение стало возможно различать людей и коней, освещенных пламенем. И стало слышно, как ляпают копыта по лужам. Через короткое время верховые выскочили на гостинец. Они залили ярким багровым светом дорогу и неподвижных Януша и Ивашку.

Въезд на гостинец был труден. Большая лужа собралась в глубокой выбоине. Подъем из лужи был крут - и скользкий! Верховые остановились, чтобы лучше осветить это место. Янушу удобно было разглядеть надвинувшийся поезд.

Шестерка на вынос. На левой каждой пары сидело по хлопенятку. Мальчики были одеты в яркие цвета, красиво переливавшие при свете факелов. На козлах два пахолка* * парень, работник.. Вокруг коляски, закрывая того, кто там сидел, человек двадцать вооруженных верховых.

Когда поезд придвинулся еще ближе, Янушу мелькнул из коляски монашеский клобук и длинное худое лицо с седой бородой. Януш сразу узнал его.

- Епископ Луцкий, - шепнул он Ивашке.

Действительно, это был его милость, велебный в Бозе, Кирилло Терлецкий, епископ Луцкий и Острожский, экзарх* * Глава отдельной церки..

Как раз в это мгновение коляска, взлезая на косогор, сильно перекосилась на одну сторону.

- Я тебе все кости переломаю!

Послышался сердитый стук посоха о кузов. Но косогор благополучно миновали. Коляска вскарабкалась на гостинец.

- Дай коням вздохнуть, - сказал тот же голос.

Коляска остановилась. Верховые с любопытством смотрели на Януша и Ивашку, застывших на пригорке. Владыка также обратил на них внимание.

- Кто такие? - спросил он юношу, державшегося совсем близко к коляске.

Януш услышал этот вопрос. Он сообразил, что если они хотят воспользоваться факелами владыки, то надо теперь же назваться. И прежде, чем князь Гедройц (тот самый слуга, к которому был обращен вопрос Терлецкого) успел осведомиться, он сам соскочил с коня и подошел к подножке коляски.

- Благослови, ваша милость, отче владыко.

Он сложил руки, чтобы принять архиерейское благословение. Терлецкий перекрестил его. Януш поцеловал жилистую большую крепкую и сухую руку.

- Кто ты?

Архиерей с некоторым удивлением рассматривал своими жесткими глазами красивого юношу.

- Я князь Воронецкий - к услугам вашей милости, отче владыко.

Неприятное лицо архиерея вдруг оживилось.

- Князя Матыса братанич?

- Так, отче владыко, - ответил Януш. - Отец мой, князь Станислав, родной брат князя Матыса. А меня зовут Януш.

Лицо Терлецкого преобразилось и сделалось ласкающим, почти обворожительным. Почти, потому что злые глаза остались себялюбивыми.

- Дай я тебя поцелую, княже!

Он взял голову Януша в обе руки и поцеловал.

- Вот, - сказал он, обращаясь к князю Гедройцу, но так, чтобы все слышали, - его милость, князь Воронецкий, который ротмистра Потоцкого хоругвью побил.

Князь Гедройц и другие почтительно поклонились. Януш сильно краснел, отдавая поклоны. Но Терлецкий продолжал:

- Не много таких сынов у нашей Восточной Церкви, ныне гонимой, Спаси тебя Бог, ваша милость, княже, за то, что ты сделал. Прими благодарность и от меня, и от всех нас духовных...

Януш, смущенный, что-то бормотал. Но он не мог сказать, чтобы похвала доставила ему особенное удовольствие. Ему почему-то казалось, что Терлецкий проделывает все это скорее по обязанности.

Тем временем епископ оглядел Ивашку, державшего лошадей.

- А знаешь что, ваша милость, - сказал он, - не очень-то тебе беспечно с одним слугой гостинцем ехать. Ты куда едешь?

- Пока что в Луцк, отче владыко.

- В Луцк? Ну, и я туда же. Садись, ваша милость, со мной.

Отказываться не приходилось. Януш уселся. Поезд тронулся.

* * *

Епископская коляска оказалась очень удобной и покойной. Кузов был подвешен на крепких ремнях. Такой экипаж нес очень легко и приятно покачивал на ухабах, как колыбель. Оттого эти коляски и назывались "колыбками". Епископская колыбка была сделана особенно тщательно. Епископ Луцкий любил жить и путешествовать с удобствами.

Терлецкий заставил Януша подробно рассказать все, как было под Дубном. Он сочувственно кивал головой в черном клобуке. Затем он начал горько жаловаться на плохие времена, наступившие для людей религии греческой. Он повторил все то, что уже знал Януш от князя Матыса, и рассказал много другое. Во всем происходящем Терлецкий винил старосту Луцкого, Александра Семашку. Семашко донимал его тысячью способов, что нетрудно было делать: оба ведь жили в тесном луцком замке. Семашко жил там как староста королевский, а Терлецкий потому, что спокон веков епископы Луцкие и Острожские имели свою резиденцию в луцком замке. В замке у епископа был свой двор, и даже одна из башен называлась епископской. Там же, в самом замке, стоял собор Иоанна Богослова, где происходило архиерейское служение...

- Знаешь, ваша милость, что он еще выдумал, перехриста проклятый?!

Терлецкий раздраженно стучал посохом в кузов колыбки.

- Мыто приказал брать воротному с народа, что в церковь идет! Кто только идет в церковь замковую, - в воротах гайдуки не пускают. Плати грош, а то и два. Господи, в Туреччине так не делают, как у нас в "свободной" Речи Посполитой...

Последнее замечание вывело Януша из задумчивости, в которую он погрузился. По внешности он внимательно слушал жалобы архиерея, но на самом деле думал о другом.

Там, за красным кругом, освещенным каганцами, была черная ночь. И каждый раз, когда глаза его погружались в эту темноту, оттуда дразнили его - улыбками, взглядами - прелестницы коблинского замка.

- Увижу ли я их еще когда-нибудь?..

- Увидишь, - говорил красный отблеск факелов и бежал дальше по дороге.

Свет выявлял из темноты то поле, то желтый косогор, то кружево еще голых кустов, то роскошные купы уже распустившейся листвы, то яркий ряд белоствольных берез. Иногда высовывалась на дорогу голая, обшарпанная, грязная корчма. А иногда - смазливые хатки под огромными соломенными крышами, нависшими над крохотными оконцами. Они выступали на шлях и становились как-то боком, как будто хотели перегородить дорогу. Но дорога бежала мимо, и за хатками приходила убогая церковка с тремя одинаковыми маковками. Затем кладбище-курган. На нем кланялись друг другу высокие деревянные кресты. На крестах трепались по ветру заалевшие светом каганцов рушники. Все это на мгновение выбегало на дорогу и исчезало, успев крикнуть Янушу что-то такое без слов, чего он разобрать не мог.

Но во всяком случае он плохо слышал и то, что говорил ему епископ. Это был бесконечный рассказ об обидах, терпимых Восточной Церковью. Но как-то выходило так, что главная обида состояла в том, что его милость, в Бозе велебного владыку, ограбили на столько-то "коп грошей личбы литовской" или на столько-то "золотых польских". Правда, говорил он и о надругательствах над святыней и притеснениях веры, но по всему этому владыка скользил очень легко. Зато снова, с любовью и глубоким возмущением, начинал перечислять свои убытки.

По бокам дороги стали появляться освещенные дома. Это значило, что въезжали в предместье города. Одновременно дорога, которая была до сих пор сносной, стала нестерпимой. Епископская колыбка то и дело проваливалась в ямы, где кони месили вековую зловонную гущу. В некоторых местах, по-видимому, пробовали эти выбоины забить фашинником, но трудно было решить, стало ли от этого исправления лучше. Колеса ужасно перепрыгивали по толстым сучьям. Эти толстые сучья только и остались наверху, а вся остальная настилка давно уже затонула в болоте. Кони, калеча ноги, изводились на этой дьявольской решетке. Иногда казалось, что они вообще станут: самих себя не вытащат из месива. Поминутно они проваливались по брюхо. Пахолки в таких случаях брали вправо или влево из колеи, стараясь так или иначе вырвать застрявшую коляску. Но тогда появлялась новая опасность: колеса влезали на косогор, и колыбка грозила выбросить седоков в ужасную кашу. Владыка тогда сердился, ругался, стучал посохом и грозил, что он всем все кости переломает. А Януш искренно сожалел, что не остался в седле.

* * *

Все на свете кончается. И епископская колыбка, после невообразимых мытарств, выбилась на ту часть города, правда небольшую, которая была вымощена. Колеса загромыхали по камню. Лошади быстро понеслись по улице.

Огни факелов осветили заставленную возами площадь. За площадью чуть чертился в небе замок, показавшийся Янушу величественным. Остановились перед взводным мостом. Красные огни побежали вверх по высокой надворотной башне. Но до вершины не могли досветить.

- Вот и приехали, - сказал Терлецкий.

Несколько слуг бросились к нему, чтобы помочь ему выйти из колыбки. Но он оперся на руку Януша.

Воронецкий стал благодарить владыку за то, что тот его довез. В это время их окружила целая толпа людей. Все они теснились к архиерею. Спешившиеся слуги удержали их, но пропустили одного священника. Он был высокий худой немолодой. Лицо умное и красивое. Заткнув полы грубой рясы, он месил грязь сапогами мужицкой работы.

- А, отче! - оживленно проговорил епископ. - Ну что, привез дерево?

Священник поцеловал руку архиерею.

- Привез, отче владыко, - вот весь плац возами заставили, пятьдесят три фуры. Только что с ними делать прикажешь, ваша милость?

- Как что? Ты когда приехал?

- К полудню, отче владыко, были перед замком.

- Так что же ты тут делаешь, на плацу? Почему не свез в замок?

Посох епископа пришел в движение.

Но священник ответил спокойно:

- Не изволь гневаться, ваша милость, отче владыко. Не пускают в замок...

- Как не пускают? Это еще что такое? Кто не пускает?

- Его милость, пан староста. Сразу пущено было три подводы, так и то его милость приказал к себе до кухни сложить. А больше не приказано пускать.

Большая жилистая рука владыки сжала посох. Худое лицо сделалось острее. В нем закипала ярость.

Но он сдержался, повернулся на месте и быстро пошел через мост в замок. За ним двинулась его свита. Но когда епископ подошел к воротам, черневшим под сводом воротной вежи, дорогу ему заступили. Это были гайдуки пана старосты.

- Не приказано пускать, отче владыко.

Это новое оскорбление переполнило меру. Его, епископа, экзарха, не пускают в его собственное жилище! Терлецкий поднял посох и пошел прямо на гайдуков.

Они не посмели прикоснуться к архиерею. Он прошел, и почти прячась в его рясе, проскочил с ним вместе мальчишка, один из тех, которые были всегда при нем.

Но остальную свиту гайдуки старосты не пустили. Епископские слуги хотели пройти силой, но старостины одолели, побили слуг епископских и вышвырнули их вон…